Мулунгу, Бог Небесных Сил, Глядящий на Всё Сверху, расположился на толстой ветви Мирового Баобаба поближе к верхушке кроны. Это было его любимое место, откуда были всегда видны и Луна, и Солнце, всё время ходящие вокруг древа, и Земля, дом живых, далеко внизу. На такой высоте ветер времени колыхал и гнул даже большие ветви, поэтому бог принял для удобства облик трансцендентного леопарда. Прямо перед ним, вцепившись в сук, сидел Валумбе-Смерть, тоже принявший подобающий случаю облик. Он стал хамелеоном. Очень расстроенным хамелеоном. Разговора, на который его пригласил Верховный, он ждал уже дюжину дюжин лет, и от самого этого ожидания у него дрожали поджилки на ногах. Сейчас, впрочем, он чувствовал себя не лучше, его зелёная кожа то и дело шла фиолетовыми пятнами.. Одним глазом преданно глядя в лицо Мулунгу, вторым (хамелеоны так могут) Валумбе отслеживал его трансцендентный хвост. Кончик хвоста нервно подергивался.

- Послушай, Валумбе - задумчиво прорычал бог - вот, объясни мне такую вещь. Я гляжу сверху, я всё вижу. Я вижу, что людей стало больше, гораздо больше. Что они расселилnсь далеко за пределы саванны, очень далеко.

Хамелеон развёл передними лапами: да, так и есть, ничто не скроется от взгляда Верховного.

- И все эти люди чем-то заняты - продолжал Мулунгу, глядя на собеседника вполглаза, но пристально - Они рождаются, они умирают. У тебя должно быть, много работы, Валумбе?

Хамелеон энергично закивал. У хамелеонов плохо сгибается шея, но Валумбе очень старался показать, что, да, у него очень-очень много работы, что проводить такую толпу мёртвых - это не делянку ямса окучить, и если вдруг он с чем-то случайно не справился...

- Много работы, значит? - рыкнул леопард, и от этого рыка  облака глубоко внизу сгустились в тучи - тогда скажи, скажи мне, Валумбе, где все эти люди?! Почему я их не вижу здесь?!

Внизу отдалённо грохнуло. Началась гроза.

- Скажи мне, Валумбе! - бог одним движением оказался близко-близко от слившегося с деревом хамелеона - почему у нас совсем никто не охотится на небесных зверей? Куда делись жнецы дождя, и кому, скажи мне, пасти по небу тучи? Без пастухов тучи сбиваются в одних местах и не ходят в другие, отчего на земле то ливни, то засухи! Мне теперь самому этим заниматься? Почему ты не даёшь мне людей, Валумбе?!

- Они умирают, о Мулунгу - ответил хамелеон (от осознания тех слов, что он сейчас произнесёт, он сделался серым) - но они не годятся нам! Они негодные!

- Что значит, негодные? - жёлтые глаза горели хищным огнём совсем рядом с пепельными чешуйками хамелеона - Как ты обращаешься с ними, что они уже не годятся для наших дел?

- Это не я! - отчаянно выкрикнул хамелеон - Это не я, это до меня! Смотри сам, о Верховный!

И он, потянувшись к корням, вытянул и поднёс к глазам Верховного зрелище. На зрелище двое лоа нижних порядков допрашивали новопоступившего.

- Ну, как я мог знать, вашего этого, как его... ? - плаксиво выкрикивал поступивший -  Мутумбу? Мгангу?

Он был белокожий, неуклюжий и очень жирный, его тело в сочетании с чёрными волосами напоминало личинку жука-кувули.

- Повторяй за мной, человечек! - скривился лоа - Му-Лун-Гу! Му-лун-гу!

- Хорошо, хорошо, пусть Мулунгу, но как я мог в него поверить? Я про него не знал! Мне не говорили!

- Ха-ха, человечек - ответил лоа - Как будто в него нужно верить! Вот ты, например, веришь в Мулунгу? - и ткнул заострённым когnем в напарника.

- Сам ты, веришь! - оскорбился напарник - А тебе, человек, не нужно было ни знать, ни верить. Тебе нужно было один раз ответить на вопрос. И всё.

- К-какой вопрос? К-к-кому ответить? - заикаясь спросил белокожий. Вид оскорблённого лоа был ему пока в новинку.

- Неважно! Уже неважно!! - завизжали лоа и, подхватив человека, унесли за пределы зрелища.

Мулунгу молчал, и кончик его хвоста колебался, скорее, задумчиво. Далеко внизу под нижними ветвями баобаба шёл дождь. Гроза прошла. Хамелеон тоже порозовел.

- Значит, говоришь, до тебя? - бог подобрался и уставился вниз - Хорошо, давай посмотрим...

...

Игорёк Орешкин был с первого класса известен под кличкой "Игрек". Кличка эта происходила от имени и выдавала его пагубное (с точки зрения одноклассников) пристрастие к математике. Впрочем, класс смирился с этим чудачеством и даже поощрял его, поскольку плодами просвещения, в виде помощи в тех же "домашках", Игорёк делился не глядя. Однако, к четвёртому классу наступил перелом, и старое доброе прозвище стало заменяться другим, отфамильным. Причина была очевидна: Орешкин заболел.

Причиной болезни послужила некая случайно прочитанная не относящаяся к математике книга. О чём в ней говорилось, мы не знаем и сейчас уже точно не можем сказать, потому что с того времени Орешкин проглотил запоем всего Даррелла, и еще Арсеньева, и Энтони Смита, и уже приканчивал Шклярского. Географические карты потеснили на стене над его кроватью вечного Эвклида и Ал-Хорезми. Новые знания бурлили и вскипали в орешкинской голове, иногда выплёскиваясь на окружающих. Вот и сейчас он, смотрите, идёт из школы с другом детства Серёжкой Акимовым, но если флегматичный Серёга идёт не спеша, глазея по сторонам и попинывая при каждом шаге портфель, то Орешкин чуть не прыгает, едва ощущая груз учебников за спиной.

- Слушай, Сёга, а ты знаешь, что одним укусом австралийский тайпан может убить сто человек?

- Ну ты даёшь, Кокос! Ты как это себе представляешь? Как он их всех сразу укусит?

- Это просто говорится так. Это значит, в одном укусе яда хватит, чтобы отравить сто...

- А зачем ему столько? Он что, слонами питается?

- Он австралийский! В Австралии нет слонов!

- Нет слонов - Серёга пожал плечами - Может, были. Да вымерли. От типанов от твоих.

- Да там вообще нет этих, пла-цен-тарных, одни сумчатые! И не было!

- Это тебе в книжках сказали? - друг скептически наморщил нос - Ты им верь!

- Конечно, лучше, когда сам увидишь! Я бы - очень хотел посмотреть! - Игорь даже поднялся на цыпочки - А что, до Австралии, конечно, трудно, а до Африки, например, гораздо ближе. Вот увидишь, я поеду!

- Ага - Серёгин скепсис можно было черпать ложкой - На летних каникулах...

- Может, не на этих, а на следующих. Денег накопить... - задумчиво произнёс Орешкин - Там, знаешь, в болотах реки Конго живёт реликтовый динозавр! Жители называют его "Чипекве", пожиратель бегемотов!

- Ну вот, приехал ты туда, и что? Вот, прикинь, ты идёшь. Жара. А ты по пояс - Серёга окинул взглядом щуплую фигуру друга и поправился - по грудь в воде. А в ней крокодилы и эти, пиявки-вампиры. Сколько ты так пройдёшь?

- Сколько надо, столько и пройду - насупился Орешкин - Ты меня не знаешь!

- Я-то как раз тебя знаю! - обидно ухмыльнулся Серёга.

- Не знаешь!

- Знаю!

- Не знаешь!

- Докажи!!

- Ну, где я тебе здесь найду такую реку? - удивился Орешкин

- Щас будет. Именно такая. Пошли, я покажу!

- Вот! - Серёга повёл рукой, словно знакомя приезжего с красотами родного края. Да, посмотреть было на что... Этим летом городские власти наконец-то вняли мольбам жителей вечно затопляемого по весне квартала и принялись строить ливневый сток. Впрочем, запала их хватило только на котлован, точнее, на длинную траншею, Шириной в полтора метра и глубиной примерно в два, она уходила от автобусной конечной остановки к огородам, теряясь вдали. Кое-где ее перекрывали хлипкие мостки, а недавние дожди покрыли дно слоем жёлтой воды. У начала траншеи в воде отражались головы двух глядящих вниз мальчишек.

- Вот. Чем не река?

- Я в одежде не полезу!

- А ты сними, так и быть. Я постерегу.

- Сколько идти?

- Сколько сможешь. Ты сказал.

- А обратно как?

- Я вытащу.

Игорёк разделся до трусов и кед, ёжась под прохладным ветром. Чуть постоял, глядя вниз, и, цепляясь за камни, спустился в траншею. Послышался негромкий плеск.

- Ну, как ты? - спросил сверху Серёга.

- Нор-р-рмально. Т-т-тольхо хол-лод-д-дно. Нифига не Кон-н-нго.

- Зато пиявок нет. Двигай, согреешься!

Орешкин решительно пошёл вперёд, оставляя в кильватере мутный вихрящийся след. Вода была ему чуть выше колен. Единственное, чего он боялся, это возможных на дне острых камней или бутылочных осколков, но кеды его с каждым шагом встречали лишь размокшую глину, утопая в ней и выдёргиваясь с заметным усилием. Так он прошёл метров двести. Когда на него упала тень мостков, он поднял голову и встретил вопрошающий Серёгин взгляд.

- Нормально всё - сказал Орешкин сквозь зубы тоном бывалого путешественника - Пройдусь еще чуть дальше.

Дальше траншея пошла под уклон, едва заметно, но глубина всё прибывала. "Вот дойдёт до груди - и поверну", решил Игорёк, "чтобы потом не издевались, всякие. До поворота уж точно".

В месте поворота канава расширялась и берега становились не такими отвесными. Очевидно, дожди подмыли здесь грунт. Орешкин почувствовал, что дно под ногами становится каким-то уж совсем склизким и собрался было подойти и двигаться вдоль самой стены, как вдруг почувствовал... почувствовал...

- Сёга! Сёга! Эй!

- Ты что кричишь? - Серёга наклонился над полуобвалившимся краем.

- Серёга! Помоги, я застрял!

- Как, застрял?

- Ноги завязли. Вытащить не могу. Ни одну, ни другую. И еще... оно меня вниз тянет!

- Кеды снимай! Освобождай ноги!

- Они зашнурованы, специально туго! Слушай, вытащи меня, а?

Орешкин стоял, белый как мел, по пояс в жёлтой грязи. Еще минуту назад ему было по бёдра.

Серёга заметался по берегу. Верёвка... доска... хоть что-нибудь!! Но вокруг расстилались пустыри, густо заросшие кашкой и лебедой, только метрах в двухстах начинались первые огороды. Серёга припустил к ним, крича во всё горло, пуская петуха и надрываясь:

- Помогите!! Помогите!! Человек в канаве тонет!!

Когда он подбежал уже совсем близко, из калитки навстречу ему выскочил человек, вернее, женщина, в бесформенной рабочей одежде, с доской и граблями на плече

- Где тонут, Антипов! Показывай!

Серёга похолодел. Перед ним, готовая к бегу, стояла завуч Катерина Витальевна.

...

После той памятной беседы Мулунгу долго не мог успокоиться. Он перекидывался то в леопарда, то обратно в себя. Мерял нервными шагами небо, отчего на земле шли грозы. Наконец решил спуститься на землю и всё узнать сам.

Оказалось, что земля за то время, пока он на ней не был, треснула на две неравные части, как старый рассохшийся барабан. На одной из них всё осталось как было; там жили слон Эсоно, и кролик Тембо, и черепаха Акикиге, и много кто еще. Другая часть земли оказалась гораздо больше, и там жили люди. Люди жили в домах из дорогого листового железа, одевались почти целиком и занимались чем-то непонятным. Одни из них лазили по узким ходам под землю, чтобы копать там голубую глину. Другие проводили целые дни с сундучками, в которых было напихано мелких штуковин больше, чем термитов в термитнике (Мулунгу специально открыл один и убедился). Третьи гнали по саванне вонючие и мёртвые горы железного хлама. Всё это попахивало вудунством самого низкого пошиба и ничуть не прибавляло понимания. Звери с первой, настоящей земли тоже ничего не знали о том, что именно и зачем делают люди. Нет, у них были в ходу забавные пословицы  и байки про людей, но самую новую из них Мулунгу уже слышал дюжину дюжин по дюжине лет назад. Он понял, что один тут не справится и за год и решился, скрепя сердце, на крайнюю меру: Он позвал Легбу.

Он не любил этого выскочку так же искренне и яростно, как иные любят друзей. Он не любил Легбу за хвастливость, за наглость, за пронырливость и вечное желание пускать пыль в глаза. Еще он не любил Легбу за везучесть, за проказливый ум, из-за которого тот умудрялся все споры и склоки решить в свою пользу, а пуще того - за длинный язык, разносивший очередную победу по всей саванне и джунглям. Он знал, что и эту просьбу о помощи тот не упустит случая раззвонить по свету, расцветив подробностями и щедро сдобрив небывальщиной. Но этот пройдоха и плут знал людей, как никто другой. Сжав кулаки, Мулунгу смирился.

Легба явился на встречу, одетый в точности как те люди, которых Верховный наблюдал на Большой земле. На нём был тесно сидящий футляр из изрезанной и сшитой холстины. Ноги были обёрнуты в такие же куски холста, даже ступни покрывала ткань, уже другая. В руке он держал очень тонкую палочку для ходьбы, почти в прутик толщиной, зато отшлифованную и украшенную. У самого входа в дом Мулунгу Легба остановился и оперся на свою палочку, нагло осклабившись. "Если он хочет особого приглашения, если хочет поклонов, уговоров и протянутых рук - такого не будет!" - в сердцах подумал Мулунгу и сам вышел наружу. 

- Приветствую тебя, о Молниеносный! - Легба сверкнул улыбкой. Он был совершенно не обескуражен приёмом.

- И тебя приветствую, Легба - отозвался хозяин.

Они сели на большой плоский камень недалеко от дверей. Камень как раз был приятно нагрет вечерним солнцем. Москиты, хоть и вились вокруг, к собеседникам не приближались: к ним было нельзя. Из дома доносился вкусный запах яств: там ждали гостя кислый мурсик из молока, стоявшего месяц, печень антилопы и груда жареной рыбёшки, переложенной травами. "Пусть поёрзает, гордец" - втянул воздух Мулунгу, а сам осведомился, не проголодался ли гость в дороге.

- Благодарю, о Гостеприимный!  У меня с собой есть! - и Легба достал из воздуха какую-то жареную птицу на круглом шуршащем блюде - Молю присоединиться и разделить трапезу!

- Что это у тебя? - сморщил нос Мулунгу - Я не припомню в своём лесу таких толстых птиц...

- Ничего дурного, о Подозрительный! Просто жареная курочка. - Легба тонкими чёрными пальцами разделил птицу на две безупречных половины - Мягкая Вкусная. Только что пожертвованная.

- Тебе приносят жертвы, Легба?

- Приносят. Умоляют принять - развёл руками Легба, как бы не понимая, зачем ему воздают столько почестей - Плачут, если отказываюсь. Называют папой. А как звучит, Папа Легба! - он приосанился и гордо выпятил грудь - Смешные они!

- А что ты для них делаешь?

- Да, всякое, забавное - Легба запустил обглоданным куриным бедром в дальние кусты - Просят вернуть умерших. Или не возвращать. Наказать врагов. Привязать женщину. Всё то же самое. Какое из этих дел могло заинтересовать Глядящего Сверху?

- Ко мне не попадают люди - сказал Мулунгу - Я хочу понять, почему, и исправить.

- О, стоит ли беспокоиться по таким пустякам Хозяину неба? Такое дело есть, кому поручить. Я даже и сам могу, за мелкий...

- Я. Хочу. Не всех. - в небе громыхнуло - Только тех, кто готов. Ты же знаешь.

- Тогда, да... - Легба чуть ли не впервые за всё время погасил улыбку - Тогда у меня с Большим есть разговор.

Солнце уже скрылось за краем земли. На небо вступили звёздные Пастухи, за ними Старцы, и Вдовы, и всякая разная звёздная мелочь. Мулунгу уже послал в дом за яствами и пальмовой брагой: после пряной курицы очень хотелось пить, а разговор предстоял долгий.

- Скажи мне, Легба, про тех людей - кто-то ведь их учит, и лечит, и разрешает споры. У них есть бокоры?

- Есть, как не быть! Только они теперь разделились. Кто-то только лечит, кто-то учит...

- Странный обычай! - поднял брови Мулунгу - А скажи мне, Легба, те бокоры, что учат, именно они учат мальчиков быть мужчинами?

- Ну, как бы, да... - неуверенно произнёс Легба.

- Хорошо. А они - сильные бокоры? Их боятся? Их втайне ненавидят? Страшатся наступать на их тень и есть пищу, которой они коснулись?

- Этого хватает - гоготнул Легба - если бы Проницательный слышал, о чём меня просят их жертвы!

- Хорошо! - коротко кивнул Мулунгу - Значит, у них должно хватить силы, чтобы задать вопрос.

- Вопрос? Какой вопрос? А-а-а, тот самый вопрос! В общем, да, хватает.

- Значит, бокоры есть. Вопрос задают - Мулунгу встал, опершись на камень - Почему сюда не приходят ответившие? Ты знаешь, Легба?

Едва видимая в темноте чёрная тень пожала плечами.

Уже залетали вокруг полуночные светлячки. Уже Мулунгу откупорил вторую калебасу браги, а Легба зажёг с одного конца скрученный жгут листьев ("Тоже вот, жертвуют" - объяснил он) и сейчас сидел, вдыхая дым. Разговор хоть и приугас, но всё вертелся вокруг той же темы.

- А там, на земле, бокоры входят в священный транс?

- Нет, о Любознательный! У них для этого дела есть священный гнев. Тоже неплохо получается, я свидетель.

- Я бы предпочёл транс. Так вернее. Они ведь знают, для чего им даны плоды воаканги?

- Им, конечно, даны, но... Воаканга растёт только в джунглях, а люди сейчас живут везде.

- Надо бы тогда сделать Землю потеплее - Мулунгу задумчиво потянул себя за чёрную прядь - чтобы росла в разных местах. Я займусь.

Собеседник его пыхнул дымом, да так, что почти скрылся в его клубах (Глядящему Сверху на миг показалось, что его он смеётся).

- Могу ли я посоветовать Верховному? - прокашлявшись, сказал Легба - Понаблюдать самим. Может, что и поймём. Всего-то и надо, что отрок, смертельная опасность и оказавшийся рядом бокор...

...

Слухи о том, что Орешкин влип, разлетелись по школе, как стая вспугнутых воробьёв. Источник слухов остался неизвестен: Серёга бы ни в жизнь не проговорился, ведь рассказать - значило опозориться. Он до сих пор, вспоминая свой постыдный бег за помощью, заливался краской. Подавно не выдал бы себя сам естествоиспытатель. И уж точно не стала бы делиться с мелюзгой подробностями завуч, а вот, поди ж ты... Как бы то ни было, школа знала всё, а что не знала - то додумала. Орешкина до дверей учительской, "на проработку к КатьВитальевне" провожало сочувственное молчание. Поэтому первую реплику завуча из-за дверей услышали все собравшиеся снаружи, а было их удивительно много.

- Скажи мне, Орешкин, как ты дошёл до такой жизни, а?

Вопрос был явно риторический, это поняли все, пусть даже и не знавшие самого термина. Прорабатываемый тоже понял и тихо ждал продолжения.

- Мы же тебя всем в пример ставили. Ты же умница, Орешкин! И теперь - такое. И что теперь с тобой делать, а?!

В голосе КатьВитальевны зазвучал неподдельный надрыв. Знающий её человек вспомнил бы, что у неё самой двое близняшек учатся в той же школе, в первом классе. Он понял бы, что это им она ставила в пример юного математика. Что она всерьёз испугана игоревой метаморфозой, потому что её поздние двойняшки, первые и последние её дети, неминуемо войдут в тот же возраст, в ту же воду. И что тогда ей с ними делать? Но настолько понимающих людей не было среди столпившихся у дверей. Не считать же людьми тех двоих, что незримо и неслышимо наблюдали за действом сверху.

- Это из-за того, что ты с Антиповым связался, да? Это он на тебя так влияет, или кто-то ещё?

- Никто на меня не влияет, Катерина Витальевна - тихо, но твёрдо сказал Орешкин - Я всё придумал сам.

Это был хороший ответ. В учительской настала секундная тишина, а проходящий случайно мимо дверей второгодник Касьянов буркнул, словно бы про себя: "Ничо Кокос держится, не бздит!". Секунда кончилась, и обвиняющий голос зазвучал вновь. Теперь в нём клокотал гнев.

- Да я же всё знаю! Мне Антипов сам вчера рассказал! Вообще всё от страха выложил. Это он придумал, и тебя подначил, ведь так?! Молчишь?! Выгораживаешь его?! А он вовсе тебе не друг!

- Он. Мне. Друг. - сказал сквозь зубы Орешкин.

- Так друзья себя не ведут! Он же на слабо тебя поймал! А когда ты начал тонуть, убежал!

- Он просто испугался, Катерина Витальевна. Я тоже боялся. И вы, наверное, когда вытаскивали.

- А что дальше будет?! А если он позовёт тебя с крыши прыгать? Ты тоже пойдёшь, да?!

Тут настала тишина совсем уж небывалая. Казалось, даже малышня перестала галдеть и вопить на школьном дворе. Казалось, даже птицы примолкли. Орешкин представил себе не крышу, а водопад Виктория, и друга, машущего рукой поверх ломящихся пенных столбов, и тогда ответил:

- Если будет надо, я - пойду.

...

В учительской продолжали бушевать громы и молнии. Грозились двойкой в четверти по поведению. Собирались вызвать родителей. Пугали судьбой второгодника Касьянова. Игорь слушал, отвечал, когда надо, кивал, когда надо, и всё чудилось ему, что это всё только кажется. Он ощущал вокруг себя пряный шёпот ночной саванны, видел вдали призрачные тени спящих жирафов и над ними - невообразимую россыпь звёзд, которую держали над землёй растущие корнями в небо баобабы. Он знал, неизвестно откуда. что это уже никогда не уйдёт, что Африка теперь всегда будет с ним. Она будет его ждать, сколько надо, тая до времени свои сокровища и тайны, опасности и чудеса, обещая достойную жизнь и славную смерть, а это - самое большее, что может быть обещано человеку.