I used to live here
Art and Identities Disrupted by the War in Ukraine
Дорога додому, 2012, полотно, олія, 45 х 35 cm. Тетяна Михайлівна Мiтакi
There is no escape from the fact that the breaking point of history that Olga Bragina writes “is happening here and now” is a loss not only of physical landscapes, homes, and realities where we used to live, but is also an irretrievable, but perhaps necessary, loss and reckoning of our linguistic realities and identities.
***
Вот радио играет «в рабочий полдень»
Вот солнце зависает почти в зените
Вот пряха на обочине там поодаль
Тянет и тянет нити
А с обочины тянет донником и бензином,
А она всё прядет, поскольку она безумна.
Погляди на себя пряха, ты такая неряха,
У тебя все кудели разного цвета.
А нам нужны одинаковые рубахи,
Цвета хаки форменные береты,
Перепутаны, длинноваты цветные нити —
Нам нужны короткие, извините.
Звенят в раскаленном воздухе пилы и молоточки —
Совокупный пунктир междометий, крохотных многоточий,
Голубой мотылек обращает глаза-фасетки
К ненароком задевшей его плечом молодой соседке,
Нагреваются на прилавке арбузы-дыни,
И короткая тень уткнулась в кусты полыни.
Это слишком сложно, такое вынести невозможно.
Так сыграй на тальянке прощание нам славянки
Гармонист подземный в раскаленной глотке таганки
И вот эта красотка в гуччи или версаче
Пусть бежит вдоль строя и что-то кричит и плачет
Подкатил автобус, и тетка с огромной сумкой
Прется напролом, ее обзывают сукой,
От нее увернуться поскольку едва успели
Женщина с дитём и мужик с портфелем,
А с обочины тянет донником и бензином,
И всё больше коротких, всё больше грязно-зеленых,
И кузнечики в жухлой траве маршируют строем,
Превращаясь по ходу во что-то совсем другое.
***
Here’s the radio playing “On a Workday Noon”
Here’s the sun hanging almost at its zenith
Here’s the spinstress on the roadside
Pulling and pulling the threads
And from the roadside wafts the smell of sweet clover and gasoline,
But she goes on spinning since she is beyond reason.
Just look at yourself, spinstress, you're such a mess,
All of your skeins are different colors.
But we need identical shirts,
Khaki-colored uniform berets
Your colorful threads are tangled and overlong
We need short ones, sorry.
Saws and tiny hammers are clanging in the hot air -
The cumulative dot-dot-dot of interjections, tiny ellipses
A blue moth is turning his compound eyes
To a young neighbor who accidentally grazed his shoulder,
Watermelons are warming on the counter,
And short shadows nestling close to sagebrush bushes.
This is too hard, it’s impossible to bear.
So take out your talyanka and play us bye-bye slavianka
O underground accordionist in the iron stove's hot gullet
And here comes this hottie in Gucci or Versace
Let her run along the formation shouting and crying something
A bus rolls up, and a baba with an enormous bag
Pushes her way through, she is called a bitch,
Because they barely managed to dodge her
A woman with a kid and dude with a briefcase,
And from the roadside wafts the smell of sweet clover and gasoline,
More and more short threads, more and more dirty-green ones,
And grasshoppers in the withered grass are marching in formation,
Morphing as they go into something completely different.
Translation by Ainsley Morse and Anna Halberstadt
«выдыхай. беги.»
страшнее всего, когда мама заходит в комнату и спокойным голосом говорит: «кажется, снова стреляют»
в такие моменты ты никогда не помнишь
ни одну из инструкций, что существуют,
ты не допускал, что и с тобой такое отныне бывает.
ты готов дать любому взаймы
и не ждать обратно,
лишь бы это оказалось сном,
детским кошмаром,
тотальным враньём
и неправдой.
ты готов жадно работать,
абсолютно иначе есть,
чтобы в момент, когда тебя просят сесть,
ты знал, что в разговоре не будешь обсуждать чью-то очередную смерть,
бесовщину, ересь и бред.
в мой юбилейный двадцатый
я отмечаю годовщины войны,
отличаю крылатых,
знаю, насколько далеко от моего сердца что-то подорвали.
не читаю сводок,
но уверена, где именно расположены блокпосты, на которых я несу службу по защите своей судьбы.
она требовательна
и не разрешает тебе снизойти,
ты поглядываешь исподлобья,
ждёшь указаний,
«ты умеешь», — она говорит,
так
«выдыхай. беги.»
март, 2022
Передчуття, 2022, папiр, акварель, 30 x 20 cm. Павло Іванович Македонський
Фиксации
Иван Полторацкий
2 марта
Девушка в переходе метро поёт «Hallelujah» под фонограмму. Скорее всего, это ее обычный репертуар, потому что в глазах не стоят слезы.
Парни в куртках с американскими флагами обсуждают плакат к 800-летию Александра Невского:
– Знаешь кто это?
– Конечно знаю, это великий.
– Наверное, он умер мучительной смертью.
Фраза «Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет!» перемещается слева направо.
2 марта
В электричке раздают газету с заголовком "Велика Россия, а отступать некуда".
Все отворачиваются.
И только один мужчина, идущий к выходу, взял газету, чтобы порвать, не разглядывая.
3 марта
Незапоминающийся мужчина читает ЖЗЛ Молотова, сосредоточенная девушка играет в колыбель для кошки сама с собой.
Женщина в переходе вытирает глаза маской.
На многих лица нет.
Случайная улыбка вызывает недоумение.
3 марта
Для подтверждения личности при подписывании петиции нужно щёлкнуть на плашку «да, это я», которая каждый раз озвучивается голосом Хвостенко внутри головы. Параллельно с этим добрые люди рассказывают о том, что лошади любят морковки и сосиски нынче вреднее, чем сигареты.
Непрошибаемые.
3 марта
Дети «воюют» в противоположную сторону. В контрольной по русскому надо писать, что война – это бедствие, «потому что нарушает привычный порядок жизни людей и аистов».
3 марта
– Здравствуйте, колбасу у вас купить можно?
– Да. Какую?
– Ну... не знаю. Копчёную?
– А вот, возьмите украинскую, да побольше!
6 марта
Девушка с мрачным выражением лица читает «Сад расходящихся тропок». Два молодых человека напротив кроют матом некую операцию, вспоминают Ахматову и Прокофьева, в их словах есть ужас и смех. Девушка не обращает на них внимания, лицо ее не меняется.
6 марта
Большая семья дружно переезжает: мамы, папы, дедушки, бабушки, дети, внуки несут баулы. Машины ездят туда-сюда.
На водохранилище горел русский мир.
Наблюдалась очередь за VPN.
7 марта
Грязным пальцем на окне иномарки нарисована зэд. Наклейки на новеньких муниципальных автобусах. Билборды на площади.
Реклама предлагает курс сценариста с нуля.
26 мая
В прошлой жизни ничего не изменилось. Разве что мельницу построили. И нас там нет.
***
люди убивают людей
нет слов
только боль
такая необъятная
глубокая
что все появляющиеся
слова-островки
тонут
идут на дно
не на что опереться
некуда деться
негде спрятаться
когда новости
приносят новый виток боли
снаряды по жилым домам
детские смерти
когда больно дышать
больно идти
больно сидеть
и при этом я знаю
что моя боль
так незначительна
по сравнению с той
что испытывают
там
в эпицентре
от безысходности
отчаяния
горя
вспоминаю
буддийскую молитву
пусть
благодаря тому
что я сейчас испытываю
эту боль
все живые существа
освободятся от страданий
пусть моя боль
станет искуплением
боли других которые так же читают
новости
немеют и гаснут
пусть моя боль
забирает
усталость и оцепенение
докторов валящихся с ног в госпиталях
куда привозят раненных
забирает
страх за пожилых родителей
сидящих в бомбоубежищах
забирает
униженность и уязвимость
попавших в плен
горечь тех
кто покидает дом
становится беженцем
мучения
всех матерей
потерявших детей
глубоко ранящий стыд
тех у кого
тёмно-красный цвета спекшейся
крови паспорт
хоть какой-то
всполох
в беспросветности
какая-то
надежда на смысл
Молитва за мир, 2022, полотно, олія, 110 x 150 cm. Злата Шишман
Notes on the Ukrainian War. Note One.
The ongoing war between Russia and Ukraine has led to an epidemic of shame among Russian speakers about belonging to Russian language and culture. On the very first day of the invasion, I reached out to my Ukrainian mentor with words of support, and immediately apologized for speaking in Russian. A few hours later, my colleagues, who have lived outside of Russia for a very long time, but who’ve retained Russian citizenship, echoed each other across multiple emails: “I am ashamed of being Russian.” Neither they, nor I, nor any of my many friends who felt the same, felt any kind of external pressure or judgment. We were not ostracized, nor had witnessed the kind of routine russophobia that is unfortunately becoming more and more common in Europe. The connection between Russia’s actions and our own inner Russianness was activated instantly and organically, like a synapse connection between two neurons.
Therein, however, lies the paradox of this position. As much as we try to distance ourselves from the war, stating that we are not Putin, our shared shame confirms the fact of our complicity. “The Russian World,” which needs to be protected according to the Kremlin propagandists, takes on a very real shape even in the minds of its russophone opposition, when we give the language itself the status of the oppressor. Through this, we ascribe to Putin and his Russia if not a monopoly, a kind of special right to interpret the Russian cultural heritage and its overall value and tone.
Having recovered somewhat from the shock of the first several days, I am amazed by the ease with which we – the Russian speakers in so many countries – gifted the Kremlin chief this special right. What we should have done – what we should be doing – is to sever this perverse link between a government that does not act according to the culture’s morals, principles or interests and the Russian culture itself. We should work to take away the last historical right of this government to speak in anyone’s — or anything’s — name. Putin is, indeed, liberating the Russian-speaking world – from the last vestiges of reverence towards the agonizing empire, from the melodramatic magnetism that drew us, at times, to revolve around Moscow and its grudges. He has finally denationalized (not to say “denazified”) the Russian language, leaving it to us to use as we see fit. So let us use it as we see fit, as our conscience sees fit!
The language itself cannot be an aggressor. Attempts to ascribe a citizenship to language lead to catastrophes – among others, catastrophes of the spirit.
We must resist this in any way possible; we must underscore the cosmopolitan nature of language and remind those who forget (even ourselves) about the humanitarian messages pervasive in the culture that emerged from it. We can and must support Ukraine in Russian. After all, its struggle is also a struggle against a system that tries to take ownership of the Russian language through censorship, torture and imprisonment, attempts not just to enslave it – worse – to rid it of any kind of life, because the lifeblood of a language, just like the lifeblood of any other spiritual phenomenon, is its freedom. Thus this war calls us to not be ashamed, but to speak, speak truthfully, speak clearly – leave no question about who it is who, as per Auden’s poem, stalks the “subjugated plain” while “drivel gushes from his lips,” and who determines the truth of the world.
мы живем в спальном районе в который пришла война
в спальном районе из которого никогда не удавалось вовремя приехать никуда вечные пробки потом его обустроили хипстерские магазины кофейни парки киностудия FILM.UA а потом к нам пришла война
войну мы знали по концертам возле арки Дружбы народов по фильмам девятого мая мама говорила ее скоро забудут забыли ведь войну 1812 года мама говорит был тост за мирное небо над головой а потом уже стали говорить что за банальщина сколько можно
сколько можно произносить этот тост мирное небо мы живем в спальном районе в который пришла война да мы и не спим совсем есть не можем тошнит при каждом глотке сейчас думаю в какой уникальной ситуации мы находимся Одоевцева в такой ситуации написала "Балладу о толченом стекле" а мы пишем то что видим сейчас в онлайне горящие дома диверсантов переодетых которых взяли в плен история происходит здесь и сейчас
Ритми писанки, 2002, полотно, олія, 70 х 85 cm. Валерiя Юріївна Левенцова
Русский корабль иди на..., 12.05.2022, Коллаж, бумага, кофе, обложка тетради, формат А2. Валерiя Юріївна Левенцова
Развращенный Языком
“…Я — здесь, ступаю вдоль Театральной площади, сопровождаемый вороньим граем, что как трубы возвещает триумфальное шествие из Ничто в Ничто, надо мной висят портреты всё ещё живых и кажущихся живыми диктаторов. В Грозном есть лишь одно развлечение, достойное внимания — наблюдение неба. Сейчас оно похоже на китовую шкуру, аккуратно содранную с хозяина озябшими рыбаками, и всё же не видать ни одной звезды. Я иду, считая каждый свой шаг, забывая слово «каждый», забывая слово «шаг», видя лишь пульсацию порождения заново моего я, моё движение начинает дробиться, стремясь к нулю, я непрерывно исчезаю и появляюсь — я мерцаю, как и всё вокруг меня.
Война есть всегда, никогда она не начинается и никогда не исчезает. «Война продолжается, и никто не знает, когда все это кончится, — писала Мадина Эльмурзаева двадцать семь лет назад, а может даже вчера, — просыпаешься — и слышишь гул тяжелого орудия, автоматные очереди, матерщину солдат. Это жестоко, но я приемлю все от Аллаха, Он Всемогущ и Справедлив.»
Эвакуация мирных жителей из Мариуполя сорвана, объявили власти города и Международный Комитет Красного креста. Я вспомнил, что родные Ганки, украинской поэтессы, живут в этом городе. Она писала о нём так: белая вода востока, хватающая за лодыжку… чёрная вода, по которой звуки снарядов пускаются вплавь… Я написал ей, чтобы узнать как у неё дела. Теперь она не говорит на русском, из злобы, этот язык не помещается у неё во рту. Я говорил с ней на ломаном польском. Она живёт у знакомых в Львовской области, их семеро в квартире, у них нет ни света, ни воды, ни газа. Я лишь посоветовал ей вернуться к писательству, сославшись на то, что это было моим единственным спасением, когда меня одолевали боли неизвестного происхождения во время жизни в Петербурге. Я тогда писал стихи до рассвета, солнце выглядывало сквозь однообразную гущу монолитных домов города Мурино, принося мне небольшую передышку от страданий. Врачи лишь разводили руками, говоря что-то о психосоматике и отправляя меня к другим специалистам. Вся надежда была только на Бога, в то время я начал искренне уповать на чудо, вновь и вновь я повторял молитву на арабском языке: прибегаю к защите Господа рассвета… от зла того, что Он сотворил… Я чувствовал свою беспомощность, такую же наверняка чувствует и Ганка сейчас, осознавая, что мир не хочет вступать в эту войну, а российское государство лишь продолжает агрессию, несмотря на все санкции, и вкручивает гайки внутри своей страны, арестовывая всех, кто публично занимает антивоенную позицию. Остаётся лишь надеяться на Бога, вернее на то, что он даст силы двигаться дальше, выжить наперекор всему.
Я ощущаю себя вывалившимся из охапки колосьев, называвшихся мной. Я могу одновременно бродить по двум берегам реки: как средь засохшей и пожелтевшей травы на берегу Сунжи, так и по каменной мостовой на берегу Фонтанки. У меня выходит сидеть на улице под покровом вздувшейся летней ночи, бормоча под нос романтические польские стихи, и одновременно лежать на своей кровати, вглядываясь в игру лучей весеннего солнца, отобразившуюся на моей западной стене. Но никак не получается у меня стать одним из них, из них, что по всей видимости являются мной. Я веду эти записи с целью собрать себя воедино, раньше мне казалось, что такое под силу лишь любви, теперь же я менее наивен…”
Русский язык во время войны
Ошибка, которая превратила попытку путинского блицкрига в Украине в долгую абсурдную войну, как мне кажется, находится в поле социолингвистики.
Позволю себе вспомнить литературный фестиваль, прошедший в Алматы в ноябре 2021 года, задолго даже до Январских событий в Казахстане (кажется теперь, что прошли годы, время тянется бесконечно). Фестиваль стал вторым за десять лет совместным проектом российского фонда СЭИП и Открытой литературной школы Алматы (ОЛША). Программа фестиваля в этот раз, кроме традиционных семинаров прозы и поэзии, встреч с известными авторами и редакторами, среди которых Наталья Иванова, Максим Амелин, Виталий Найшуль и другие известные в России имена, строилась вокруг темы «Казахстан. Россия. Кыргызстан. Единое культурное пространство. От диалога к общему культурному пространству». Записи встреч можно найти на странице ОЛША на ФБ.
Отчетливо помню свое разочарование как от выступавших, так и от самих дискуссий (кроме встреч, на которых удалось избежать этой темы, и выступающие сосредоточились на литературе, к примеру встречи с Натальей Ивановой, Евгенией Джен Барановой и Анной Маркиной). Никто из остальных выступавших, а я считаю их либеральной частью интеллигенции, не смог толком внятно выразить идеи и концепции заявленной темы, рассказывая обо всем, от экономических реформ девяностых до конспирологических теорий. Прозвучала несколько раз и фраза «Русский мир». Самым честным ответом, который я услышал от российского коллеги, звучал так: «Ребята, честно говоря, вообще не знаю, что вам сказать». Я все думал, почему эти обсуждения провалились, а российские коллеги не смогли ничего точно сформулировать. У меня только один ответ – сама идея, стоящая за этими лекциями, что распространение русского языка за пределами России автоматически означает распространение русской культуры и идей – не доказательна. Лекции и обсуждения провалились. Как путинский план.
Харьков и Киев, два крупнейших украинских города, подвергшихся атаке первыми преимущественно русскоязычные. У меня нет сомнений в том, что российские войска ожидали встречи с цветами и слов благодарности на русском языке. Но вместо этого встретили ожесточенное сопротивление единого фронта украинцев, говорящих как на украинском, так и на русском. По той же причине в Польше, столкнувшейся сегодня с приемом огромного числа беженцев из Украины востребованы переводчики и ассистенты и с украинским и с русским языками.
Но, с сожалению, хочу констатировать, что в некотором роде идеологический план Путин успешен. Может быть, сейчас не лучшее время говорить о других жертвах войны, кроме мирного украинского населения. Однако я хочу обозначить еще одну – русский язык. Глобальная угроза отмены всего, к чему можно применить прилагательное «русский» реальная, объяснимая и травмирующая. Травмирующая, потому что иногда слово «русский» может иметь так же мало отношения к Российской Федерации, как «английский» к Англии, однако гонения на все «русское» прекрасно помогает работе кремлевской пропаганды сегодня. Старые страхи и политические инструменты знакомы, освоены и легко применимы. Разочарованные голоса людей, являющихся частью мира русофонии в социальных сетях – сигнал тревоги, замешательства и потрясений, поскольку крючки Кремля цепляются за индивидуальные языковые идентичности.
Возвращаясь к теме Казахстана, я ожидаю, что статус русского языка будет пересмотрен в ближайшем будущем в ходе процесса деколонизации, изменения взглядов на голодомор и уничтожение казахской интеллигенции после 1917 года. Уверен, что статус русского языка в Казахстане нуждается в официальном переосмыслении и подтверждении. Наряду с тем, что казахский язык - государственный, русский остается языком межнационального общения. Казахстан – третья после РФ и Украины страна по числу русскоговорящих жителей и эта проблема лингвистических отношений требует незамедлительных действий.
Ключи від рідного дому... Ми повернемося, 2022, полотно, олія, 90 х 100 cm. Алла Петрівна Чакiр
“P.S. Після початку російського вторгнення в Україну багато художників південної Одещини засвідчили під час зустрічей в Ізмаїльській картинній галереї, що в перші тижні війни відчували шок, стрес, повне занурення в жахливий потік новин, що приходили з окупованих територій і тих, що перебували під постійним обстрілом. На якийсь час творчий процес завмер… І не дивно! Неможливо абстрагуватися від жахів війни та створювати прекрасний світ кохання, добра та краси. Через деякий час естетична рефлексія переключилася на те, що хвилювало і зараз хвилює найбільше: доля України та віра у безумовну перемогу нашої країни.”
“P.S. After the Russian invasion of Ukraine, many artists from the southern Odessa region shared during meetings at the Izmail Art Gallery that they felt shock, stress, and inability to tear themselves away from the horrific flow of news from both the occupied territories and those under constant fire during the first weeks of the war. For a while the creative process stopped completely… And no wonder! It is impossible to distance oneself from the horrors of war and imagine an attractive world of love, goodness and beauty. After some time, aesthetic reflection switched to what worried us and what continues to concern us most: the fate of Ukraine and belief in the unconditional victory of our country.”
